Дмитрий Шерих - «А» упало, «Б» пропало… Занимательная история опечаток
Его Величество по–английски — это His Majesty. Однако напечатано было чуть иначе: His Najesty.
Похожий конфуз пришлось пережить французскому географу Конраду Мальт–Брюну, написавшему на рубеже XVIII и XIX столетий множество объемистых трудов. Причем французу не повезло вдвойне, ведь опечатку он заметил вовремя и дважды указал на нее типографам. Но из этого вышло нечто неожиданное…
Описывая одну гору, Мальт–Брюн назвал ее высоту: 36 000 футов над уровнем моря. Хватил, надо сказать, лишнего, ведь гор высотой около 12 километров на Земле просто нет. Впрочем, что удивляться: тогда география была во многом наукой приблизительной, а белых пятен на картах хватало…
Итак, 36 000 футов. Однако наборщик был невнимателен и набрал цифру с еще одним лишним нулем: 360 000 футов. 120 километров ввысь — это уже всем горам гора!
Мальт–Брюн на полях корректуры внес исправление. Но наборщик снова оплошал. Исправление он истолковал неверно и добавил еще один ноль, пятый по счету. Вышла гора высотой 1200 километров…
Читая вторую корректуру, географ пришел в бешенство. А на полях написал гневную сентенцию: «36 миллионов ослов! Я писал 36 000 футов!»
Как гласит история, книга вышла в свет с таким текстом: «Самое высокое плоскогорье, на котором проживают 36 000 ослов, простирается над уровнем моря на высоте 36 миллионов футов».
О КЛАССИКАХ: УТОПИЯ ОПЕЧАТОК
Мальт–Брюну еще повезло: кажется, никто из читателей и ученых оппонентов не стал упрекать его в незнании предмета. А как было бы легко ущучить географа: 36 миллионов футов — что за абсурд, в конце концов! Что за профанация науки!
Великому Исааку Ньютону в подобной ситуации повезло меньше. В одном из его трудов наборщик тоже прибавил лишний нолик — к числу, определяющему расстояние от Земли до Солнца. Расстояние стало в десять раз больше, и оппоненты Ньютона принялись укорять ученого в допущенном ляпсусе. Они упирали на то, что этот добавочный ноль — не типографская опечатка, а непростительная ошибка автора.
Среди яростных критиков Ньютона находился другой великий англичанин, классик мировой литературы Джонатан Свифт (чьи книги тоже были знакомы с опечатками). Литературоведы даже раскопали в его «Путешествии Гулливера» примечательный эпизод, якобы намекающий на эту опечатку–ошибку:
«Явился портной и снял мерку для нового костюма. При совершении этой операции мастер употреблял совсем иные приемы, чем те, какие практикуются его собратьями по ремеслу в Европе. Прежде всего он определил при помощи квадранта мой рост, затем вооружился линейкой и циркулем и вычислил на бумаге размеры и очертания моего тела. Через шесть дней платье было готово; оно было сделано очень скверно, совсем не по фигуре, что объясняется ошибкой, вкравшейся в его вычисления. Моим утешением было то, что я наблюдал подобные случайности очень часто и перестал обращать на них внимание…»
Не знаю, как уж тут с Ньютоном, а вот на последнюю фразу стоит обратить особенное внимание: это подтверждение тому, что опечатки были постоянными гостьями в тогдашних ученых книгах…
А что же другие зарубежные классики средних веков и нового времени? Им, разумеется, тоже не удалось ускользнуть от «беса опечатки» без потерь. Список пострадавших с полным правом может продолжить величайший из писателей — Вильям Шекспир.
Опечаток хватало во всех шекспировских прижизненных изданиях: в качестве примера можно назвать первое издание «Короля Лира» 1608 года или первое издание его сонетов 1609 года. Но подлинным триумфом опечаток стало вышедшее в 1623 году — уже после смерти Шекспира — первое собрание его сочинений. Это историческое, основополагающее издание обычно именуют «первым фолио». Дотошные специалисты насчитали в нем около 20 тысяч разных типографских ошибок, в том числе и опечаток! «Британская энциклопедия» по этому поводу печально заметила: «Сколь многих исправлений по догадке и последующих споров об их правильности можно было бы избежать, если бы „первый фолио“ Шекспира был лучше исправлен в типографии!»
Шекспиру не всегда везло и в более поздние времена, включая столетие двадцатое. В 1934 году, например, в Ленинграде вышла монография о нем, написанная прославленным знатоком Шекспира профессором Александром Смирновым. Среди опечаток там была такая: пьеса «Зимняя скука» (вместо «Зимняя сказка»). А в другом месте сообщалось, что Монтень «послужил здесь Шекспир упрямым источником». Упрямый источник — это, конечно, сильно! На самом же деле Монтень послужил Шекспиру прямым источником: просто буква «у» перебежала от одного слова к другому…
Можно бы сказать здесь нечто громкое о шекспировском размахе опечаток, да есть пример еще более яркий — размах раблезианский. Великому Франсуа Рабле опечатки тоже досаждали. А однажды Рабле не повезло просто до крайности: в знаменитой его книге про Гаргантюа и Пантагрюэля обнаружилась опечатка, донельзя возмутившая благонравных читателей: вместо ame (душа) было напечатано asne — осел.
Теологи из влиятельной тогда Сорбонны ненавидели Рабле и прежде, а тут уж никак не могли оставить вопиющий случай без внимания. Опечатку обсуждал созванный в Сорбонне специальный совет, припомнили писателю и другие грехи, и в итоге Рабле был обвинен в ереси.
Обвинение серьезнейшее! Рабле вполне мог попасть на костер, сложись обстоятельства невыгодным для него образом. Но ему повезло. Неутомимые стражи духовности не имели больших полномочий и обратились к королю Франциску I с просьбой разрешить отдать Рабле под суд. А король разрешения не дал.
Так Рабле остался цел. А потом смеялся: из‑за опечатки мог стать еретиком!
На фоне такого накала страстей несчастья других старых классиков кажутся не очень существенными. Хотя и у них «бес опечатки» постарался, сколько мог. Примеров тому можно привести великое множество, но мы ограничимся лишь парой самых ярких.
В 1787 году в Лондоне была отпечатана книга Роберта Бернса «Стихотворения, написанные преимущественно на шотландском диалекте». Один из шедевров этой книги — знаменитая «Ода Хаггису», адресованная шотландскому пудингу под названием Хаггис. Воспевая достоинства национального кушанья, Бернс энергично противопоставляет ему другие блюда, именуя их «skinking ware» — «водянистая дрянь».
Однако то ли наборщики плохо знали шотландский, то ли причины были иные — вместо слова «skinking» было напечатано «stinking». «Дрянь» из водянистой превратилась в вонючую, а сама книга Бернса вошла в историю как «Вонючее издание» («Stinking Edition»).
А еще один знаменитый англичанин, живший в начале XIX столетия поэт Томас Худ, посвятил даже проказам опечаток несколько строф. Вот вольный перевод трех четверостиший, сделанный автором этой книжки:
Этим строчкам угрожает
Настоящая беда:
Там, где бродят опечатки,
Торжествует Ерунда!
Я писал недавно оду
Наступающей весне,
Мнилось мне: воспел природу
Так, как не случалось мне!
Может быть… Но опечаткам
Не по вкусу запах роз —
И они их превратили
В только что зацветший… нос!
Право завершить эту главку предоставим еще одному классику — Эрнсту Теодору Амадею Гофману. Потому как он, коснувшись темы опечаток мимоходом, сумел превратить это касание в настоящее произведение искусства.
В 1819 году Эрнст Теодор Амадей издал одну из самых известных своих книг — «Житейские воззрения кота Мурра». Эту книгу он снабдил ироническим предисловием «От издателя», и вот там‑то и можно сыскать сразу несколько абзацев, посвященных опечаткам. Редкий случай в художественной литературе! Пересказывать эти абзацы своими словами, право же, не хочется, вот они целиком:
«Авторы нередко обязаны своими смелыми идеями, самыми необыкновенными оборотами речи милейшим наборщикам, которые так называемыми опечатками способствуют полету фантазии. Возьмем, к примеру, вторую часть написанных издателем „Ночных рассказов“. Он упоминает в них о больших боскетах, находящихся в саду. Наборщик решил, что это недостаточно гениально, и вместо слова „боскетах“ набрал „каскетках“. В рассказе „Мадумазель де Скюдери“ стараниями наборщика, который, должно быть, желал пошутить, упомянутая мадумазель оказалась не в черном, тяжелого шелка, платье, а в черном халате и т. д.
Но — каждому свое! Ни коту Мурру, ни безвестному биографу капельмейстера Крейслера незачем рядиться в чужие перья, а потому издатель покорнейше просит благосклонного читателя, прежде чем он примется за чтение этого сочиненьица, произвести некоторые поправки, чтобы у него не составилось мнение об обоих авторах ни хуже, ни лучше того, какого они заслуживают.
